На нью-йоркском кинофестивале Tribeca Film Festival состоялась мировая премьера фильма «Под серым небом»/«Пад шэрым небам» белорусского режиссера Мары Тамкович. Это ее дебютный полный метр – и первый игровой фильм белорусского авторства, художественно осмысляющий события 2020 года и последовавшие за ними репрессии. Прототипы главных героев – журналистка Катерина Андреева, осужденная на 8 лет за «шпионаж» (на самом деле – за стрим с протестов), и ее муж Игорь Ильяш, который до сих пор остается в Беларуси и ждет ее.
Как реагируют на фильм о Беларуси посетители нью-йоркского кинофестиваля – и что сама Мара Тамкович рассказывает о своем фильме?
На премьере зал практически полон – и это не только экспаты-белорусы. Впрочем, Мара и сама такой экспат, с 2006 года она живет в Польше – но никогда не теряла связи с Беларусью.
На экране – история, которую, пожалуй, целиком считывают именно белорусы: две журналистки ведут стрим с уличного протеста во дворике из окна высотного дома. Это ноябрь 2020 года. Люди пришли почтить память жившего в этом дворике художника Романа Бондаренко, до смерти избитого силовиками за то, что помешал им срывать с ограждения бело-красно-белые ленточки. Во время стрима все очень напряжены, особенно жильцы квартиры. Дворик окружает ОМОН. К окну подлетает милицейский дрон. Кто-то уже ломится в дверь. Одна из девушек успевает позвонить мужу: «нас, походу, возьмут, позвони в редакцию».
«Я нараздіўся тут»
Белорусский зритель с некоторой долей ПТСР опознает каждую деталь фильма. Прототипы героинь – журналистки польского белорусскоязычного телеканала «Белсат» Катерина Андреева и Дарья Чульцова. Их судили за «нарушение общественного порядка» и приговорили к двум годам колонии. Дарья вышла на свободу в сентябре 2022. За два месяца до этого Катерине назначили 8 лет колонии усиленного режима за «измену государству»: детали обвинения неизвестны, а судебный процесс был закрытым. Позже выяснилось, что вначале это была «выдача госсекретов», а потом формулировку поменяли на «шпионаж».
Дальше – больше триггеров. Изолятор на Окрестина. Белорусский суд. Свидание за стеклом. Милицейский «воронок», дежурящий у подъезда. Все пугающе узнаваемое – при том, что фильм снимался в Польше. Только в финале показаны реальные уличные кадры из настоящего Минска – и у некоторых зрителях появляются слезы на глазах. Возможно, о событиях 2020-го белорусским зрителям проще смотреть историю-фикшн, рассказывающую о случившемся с позиции мифа и драмы, чем видеть некомфортный документальный материал, который до сих пор непросто осмыслить.
В фильме «Под серым небом» много таких непростых моментов. Сцена, в которой под воротами Окрестина стоят родные задержанных и слышат за стенами страшные крики, выглядит, словно оммаж «Зоне интересов», но в случае с Беларусью это недавняя правда, а не художественное средство. Так же нелегко многим смотреть на кадры разгромленной при обыске квартиры героев.
Мара Тамкович именно так, опосредованно, показывает чудовищное насилие – через вещи, звуки, триггерные фразы. Ее фильм – осторожный в эмоциях и не выкручивает драму на максимум, пусть у него и непростой финал. В разговоре об этом кино не может быть спойлеров – история политзаключенной Катерины Андреевой известна: отменить режиссерской волей вынесение ей приговора в 8 лет невозможно; он – страшная реальность. Им все и заканчивается. Но конец ли это? И перед какими компромиссами и непростыми решениями стояла героиня? Именно об этом – фильм Тамкович.
В самом фильме и в титрах звучит песня «Я нарадзіўся тут» из одноименного белорусского музыкального проекта 2000 года – это тоже вызывает болезненное узнавание. Песня – своего рода анти-гимн белорусской эмиграции, там поется о том, что я «родился тут и буду жить тут». Позже легендарный минский панк-рокер Саша Куллинкович записал ответ на эту песню с названием «Я памру тут» и сдержал обещание. Но именно сейчас хочется какого-то хэппи энда, пусть его и неоткуда взять.
Белорусская песенка, которой уже почти четверть века, вызывает активную реакцию у публики – все задают вопросы: кто автор, о чем песня, при чем тут Украина (кто-то не расслышал слово «краіна»)?
Премьера фильма на Tribeca Festival, 7 июня 2024, Мара Тамкович отвечает на вопросы зала
Отвечая на вопросы публики, Мара Тамкович отмечает, что это «не очень счастливая песня», и уточняет: многим непонятно, отчего эти люди так себя ведут, не уезжают; но для нее этот фильм про сложный выбор и надежду. Тогда же она сообщает, что, работая над фильмом, общалась с мужем Катерины – Игорем, и что, вероятно, сама Катя не только в курсе того, что по ее истории снят художественный фильм, но «может быть, даже знает, что сегодня премьера».
В декорациях нью-йоркского кинофестиваля, придуманного и запущенного Робертом Де Ниро в 2002 году – спустя два года после того, как Лявон Вольский и Змитер Войтюшкевич записали эту песню – это все выглядит особенно сюрреально.
«Я оставляю это для расшифровки зрителю»: надо ли объяснять?
Позже Мара Тамкович рассказала корреспонденту «Голоса Америки», что история с мировой премьерой именно в Нью-Йорке даже не была запланирована: с ее слов, они подались «на все фестивали мечты», и пусть «Трайбека» и была таким фестивалем, «не было больших надежд, что фильм возьмут, потому что казалось, что для них это все так далеко и про такой мир, который для них не важен – однако, потом стало понятно, что наша история происходит пусть локально, но с универсальным посылом, который можно переложить на свой опыт, в том числе в Штатах».
Действительно, американские критики отзываются с пониманием, комплиментарно отмечая в рецензиях, что фильм «старается избежать мелодрамы», и не старается шокировать, пусть и содержит «тихую ярость». Впрочем, некоторые не поняли, откуда и почему велся стрим.
«Автору трудно было вообразить, что стрим из квартиры – это то, как работают журналисты во время протестов и именно так выглядела наша реальность», – отмечает Мара.
Как рассказывать американской публике про события в Беларуси? Нужно ли подробно фиксироваться на деталях репрессий и контексте? Со слов Мары, в работе над фильмом постоянно приходилось принимать такие решения: «либо дожать, дообъяснить и дорасшифровать контекст, либо что-то оставить недообъясненным». Чаще она выбирала «рискнуть и не делать слишком много дидактического материала про ситуацию в Беларуси» и «не объяснять даже там, где многие не поймут; пока это не ключевой элемент сюжета, а деталь мира – я оставляю это для расшифровки зрителю; и многие зрители в состоянии сами разобраться».
Действительно, ситуация в фильме выглядит понятной – почему милиция сажает человека в «воронок» просто поговорить; почему герой не живет у себя дома, а дома обнаруживает в квартире погром; почему стриминг протеста приравнивают к госизмене – и почему госизмена означает восемь лет тюрьмы: в кино эти вопросы автоматически превращаются в ответы. Точно так же не до конца объясняются ревущие звуки истребителей над колонией во время свидания героев. Никто не говорит вслух, что самолеты летят бомбить Украину – но это понятно.
«Под серым небом» смотрится на одном дыхании – он и снимался быстро, с микробюджетом, буквально за несколько месяцев. Чтобы сделать фильм, у Тамкович и ее команды был ровно год – таковы были условия финансирования.
«Это была работа в адском темпе, – вспоминает Мара Тамкович, – Параллельно шла работа над сырым сценарием одновременно с пред-продакшном; мало времени, мало денег, мало людей, жесткие финансовые условия: есть определенная сумма, ничего к ней нельзя добавить, и в нее надо вписаться».
Было нелегко снимать два сезона в период с апреля по май – в спасительно холодный варшавский апрель надо было быстро уложить суровую белорусскую зиму. «Я каждое утро буквально молилась богам: пожалуйста, пусть не вылезут листья, пусть все не расцветет», – вспоминает Мара Тамкович. Все расцвело к маю – и были сняты летние сцены.
Однако, ограничения в каком-то смысле сделали фильм аутентичным в его удивительном балансе сдержанности и потенциала для сопереживания. «У нас не было искушения пойти в эффектные массовые сцены: не было денег и нужно было строить драматургию на истории двух героев и том, что между ними происходит – и делать так, чтобы это держало весь фильм, – рассказывает Мара, – Реалии, в которых мы работали, привели к тому, что фильм выглядит так как выглядит. А теперь я понимаю, что даже если бы у нас было больше денег, я бы концептуально ничего не меняла в фильме и осталась бы при своем выборе».
Сам фильм тоже об этом – как делать выбор в ситуации, когда выбора не очень много. Выбор главной героини нелегко понять: именно тут у американского зрителя могут быть вопросы – почему они не уехали еще раньше? Почему не смогли пойти на сделку с режимом? Тем не менее, именно «Под серым небом» отвечает на тот же вопрос применительно к таким людям, как Алексей Навальный или Мария Колесникова: почему они вернулись, выбирали ли они мученичество? Вероятно, находясь внутри мифа о пути героя и следуя ему, уже невозможно, например, записать признательное видео и вслух объявить свою вину – язык и речь будут сопротивляться.
Но об этом ли фильм? - Он наверняка не о том, стоит или нет поддаваться обещаниям компромисса со стороны режима.
«Почему она кажется побежденной в финале? – размышляет Мара Тамкович, – Потому что это так и есть. Она платит за свой выбор огромную цену. Но это вопрос в данный момент про сохранение личности».
Кадр из фильма, в роли мужа политзаключенной журналистки – актер Валентин Новопольский
Муж Катерины, Игорь Ильяш, отреагировал на фильм открытым постом в своем «Фейсбуке». Там он пишет, что, пусть смотреть фильм о своей истории было «непривычно» и он «не может сказать, что все понравилось» – режиссерка, по его мнению, «отнеслась к их истории с огромной ответственностью и бережностью», внимательно отнеслась к деталям (фильму веришь – и «даже выдуманные эпизоды выглядят органично»), и он понимает, что «история Кати уже не принадлежит только ей одной и ее семье – эти события вплетены в историю современной Беларуси и являются ее неотъемлемой частью».
«Есть большая разница между эксплуатацией боли и проживанием боли»
Давний вопрос применительно к художественным произведениям о событиях в Беларуси после 2020: как работать с не до конца артикулированной травмой, которая все еще в процессе? Показывать ее вот так, частями – от ареста до приговора? Добавлять придуманных историй, чтобы переживать травму в рамках мифа и драмы, чтобы сопереживать эмоциям героев, а не погружаться в собственные воспоминания? И как рассказывать западному миру о наших реалиях, не впадая в искушение эксплуатировать тему боли и травмы?
Тамкович говорит, что осознанно выбрала отталкиваться от реальности – но именно через реальные события она пыталась перепридумать своих героев именно как художественных персонажей. «Когда пишешь сценарий “из ничего”, всегда легко: взял и придумал, примеряя к героям свою логику, – объясняет она, – А тут нам сразу дан конец истории, и нужно довести героев к этому пункту, который уже сам по себе нелогичен, с точки зрения извне он кажется трудным – как его объяснить без впадания в поверхностное геройство».
В фильме нет спекуляции и манипулятивности – это отмечают и американские кинокритики, которые хвалят картину за эмоциональную сдержанность.
«Для меня есть огромная разница между эксплуатацией боли и проживанием боли, – объясняет режиссерка, – Трудно сформулировать, где эти столбы граничные между одним и другим. Ты просто понимаешь, где боль проживается, а где эксплуатируется. Читая рецензию Рэдмонда Бэкона, я встретилась там с хорошей формулировкой, которую он упоминает о еще одном фильме о событиях в Минске, снятом российским режиссером – он пишет о “сенсационализации боли”. В этом разница! Вопрос: что ты хочешь с этой болью сделать – хочешь сделать “мизери порн” или хочешь попытаться ее прожить? – Это тонкая граница. Моя совесть в этом смысле спокойна, потому что конкретные люди, которым эта боль принадлежит, не жалеют о том, что этот фильм появился, и не видят в нем эксплуатации их боли».
Для режиссерки фильм – тоже один из способов справиться с травмой и чувством побежденности. В 2020 году Мара ощутила «огромное бессилие: что-то словно треснуло в нашей реальности, возникло чувство собственной беспомощности и бесполезности, исчезло понимание – что я могу сделать?»
Фильмом она хотела вернуть себе агентность: «Да, это был трудный и болезненный процесс, но он куда лучше, чем ощущение того, что тебя лишили возможности действовать и что тебя лишили голоса, и ты хватаешь ртом воздух и не понимаешь, как с этим жить».
Где же в этой истории надежда?
Общаясь с публикой после показа, Тамкович упомянула, что для нее этот фильм – о надежде. О какой именно надежде может идти речь там, где совершается такая чудовищная несправедливость? Отвечая на вопрос, Мара говорит, что осознала, о чем на самом деле ее фильм – уже потом, когда он был сделан.
«Что фильм про надежду – это я поняла, когда мы его уже сделали, – объясняет она, – В процессе не было такого ощущения. Но процесс оказался в каком-то смысле волшебным – не в том смысле, что какие-то розовые слоны, а в смысле, что я контрол-фрик, всегда должна быть подготовлена и иметь четкую картину того, что мы будем делать, а тут из-за ограничений во времени и бюджете процесс оказался очень живой. Ты не на все можешь влиять – поэтому все отпускаешь, и все приходит само. Может, это ужасно претенциозно прозвучит – но иногда просто нужно открыть душу, делать что можешь и надеяться на то, что все сойдется. И вот так фильм и происходил. И то, что он про надежду, я поняла, уже посмотрев его».
На прямой вопрос, где же во всем этом надежда, Мара Тамкович отвечает: «А она в том месте, которое не позволяет героям сдаться. Особенно сейчас, в контексте полномасштабной войны в Украине, совсем рядом, по соседству, когда в Польше множество разговоров, что мы будем делать, если вдруг – для меня это фильм про героев, которые находят в себе этот вот пункт, который не дает людям поддаться злу. То, что мы этот пункт имеем в себе вообще в принципе – это единственная надежда на то, что зло не будет побеждать. Да, может, это пафосно звучит. Но если рационально анализировать зло, эти фигуры опрессии – они всегда сильнее. И надежда для меня в том, что именно ты можешь противопоставить силе; что у тебя для этого есть».