Скажи человеку, чья голова начинена обрывками поэтических текстов: «Февраль» - он откликнется: «Февраль. Достать чернил и плакать…». Скажи: «Май» - отклик: «Люблю грозу в начале мая…». «Октябрь» - «Октябрь уж наступил, уж роща отряхает…». В русском сознании эти три месяца накрепко связаны со стихами Пастернака, Пушкина, Тютчева.
Подобную автоматическую реакцию в сознании англоязычного человека вызывает апрель. «Апрель - самый жестокий месяц…». Это из Элиота. По крайней мере, первую строку его знаменитой «Пустоши» читали все.
Видимо, чтобы смягчить жестокость апреля, его давно уже официально объявили в Соединенных Штатах месяцем поэзии. В этом году апрель - и правда, не больно нежный, в этом апреле была война. Поэтому я хочу отметить поэтический и военный апрель в нашей программе чтением военных стихов.
Я прочту два военных стихотворения в своих переводах. Только хочу сразу же сделать оговорку: большинство профессиональных переводчиков мои переводы таковыми не признает. Но я их переводы тоже не признаю. Ведь что обычно делается: если стихотворение по-английски написано не свободным стихом, а в строгом размере и с рифмами, то его и переводят, стараясь сохранить этот размер и рифмы. Особо искусные переводчики ухитряются в какой-то степени даже воспроизвести по-русски звуковой строй английского стихотворения. Иногда получается, и даже здорово. Но, как правило, ничего путного, кроме более или менее гладких русских виршей не выходит. Причина простая: одни и те же рифмы, ритмы, звукосочетания и даже словесные образы сплошь и рядом вызывают совершенно разную реакцию у англоязычного человека и у русскоязычного. Например, «Медный всадник» написан четырехстопным ямбом, который на наше ухо звучит то задумчиво («На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн…»), то торжественно («Люблю тебя, Петра творенье…»), а для современного англичанина или американца рифмованный четырехстопный ямб звучит, как какие-нибудь наши «трататушки-тратата». Представьте себе: «На брегу пустынных волн стоял дум великих полн, а по мшистым берегам были избы здесь и там…». Примерно вот так. Поэтому, если сравнивать строка за строкой, мои переводы далеки от оригинала, но, мне кажется, я воспроизвожу в русском варианте и мысль, и настроение оригинального стихотворения.
Никто из американцев не писал о Второй мировой войне лучше и больше, чем Ренделл Джаррелл. Он вообще сильный поэт и, вероятно, лучший в Америке XX века критик поэзии. На его известное эссе, посвященное стихотворению Роберта Фроста «Семейный погост», Иосиф Бродский тридцать два года спустя откликнулся своим пространным эссе «О скорби и разуме». У Джаррелла есть целый цикл стихов о смерти на войне - «Потери», «Смерть стрелка-радиста» и «Смерть ведомого» в хороших переводах Андрея Сергеева и Романа Сефа (это как раз те исключения, о которых я говорил) можно найти в антологии Современная американская поэзия, вышедшей в Москве в 75 году. Я перевел еще одно стихотворение их этого цикла.
НаводчикВроде взяли меня от жены и кота.
Доктора потыкали мне под ребра.
Остальное как-то неясно, дробно.
Вроде мухи жужжали. Но где? Когда?Истребителей и прожекторов суета.
И это все? И конец войне?
Коричневатая корка бинта.
Орудийная башня темна, как спальня.
Вырастает взрыва посмертная пальма.
И конец света? И конец мне?
А жене мою пенсию не мышами ли дали?
А вручили коту мои медали?
Вопрос знатокам творчества Бродского: как это стихотворение отразилось в стихах русского поэта? Ответ: сравнение взрыва с пальмой встречается и у Бродского - в стихотворении «Война в убежище Киприды».
Джарелл покончил жизнь самоубийством через двадцать лет после окончания войны. А вот о современной американский поэтессе Элизе Гризуолд я ничего не знаю, кроме того, что ее стихотворение «Оккупация», в одном из недавних номеров журнала «Ньюйоркер» мне очень понравилось. По его мотивам я написал свое и назвал его:
КабулПоджидает дальнобойщиков за городской чертой.
Два черных глаза отражают две черные лужи.
То, что ниже, замотано черной чадрой,
но так даже лучше.
Муж убит, есть нечего, и то, из чего
Хорошо, что теперь свобода, а то при Осаме бин
едят, уже продано, и четыре голодных пасти,
и продать больше нечего, кроме немытого тощего
женского тела, точней, одной его части.
Ладене в Кабуле булыжников наблюдался излишек,
и талибы забили б ее в кровавую кашу, ибо сами, блин,
талибы предпочитали мальчишек.