Хочу начать новый год, новый век, новое тысячелетие с признания (вы только никому не рассказывайте!) – больше всего в жизни мне нравилось сочинять тексты песен. Я написал немало всякого, в том числе стихотворений, в том числе элегий и того, что критики называют «философской лирикой». И многие мое стихотворчество хвалили. Но самому мне действительно в радость было сочинять песни. Только не подумайте, что я был так называемым «бардом». Играть я ни на гитаре, ни на других щипковых инструментах не умею, и вообще немузыкален. Музыку писали профессиональные композиторы, а я на их музыку сочинял песенки – «текст слов» – для детских спектаклей и радиопередач, для телепрограмм и кино, и просто так – песенки. Закончилась моя песенная карьера на взлете. Ровно 25 лет тому назад, получив разрешение на эмиграцию, я паковал чемоданы. В углу верещал телевизор. И вдруг в его верещании я разбираю: «Премия Ленинградского обкома ВЛКСМ за лучшую песню присуждается композитору Александру Журбину и поэту Льву Лосеву…» И дальше звучит знакомая мелодия и родные слова нашей с Журбиным, не без кабацкого оттенка, песенки.
В Америке мне уже было не до сочинения песен, хотя Журбин через некоторое время тоже оказался тут. Но слушать люблю. Особенно американский традиционный блюз, кантри, поп. Немножко английский я знал еще в России. То есть если слышал певца, воркующего «Lady, be good…», знал, что никакие леди никуда не бегут, а это он ее уговаривает, дескать, будь добра.
В Америке, по мере дальнейшего освоения местного языка, я все больше и больше ценю тексты. Тут уже лет сто назад в этом деле произошло то, что сейчас на наших глазах происходит в русской серьезной поэзии – переход качества в количество. Образцы самого высокого класса проникли в сознание столь многих, что очень многие стали писать на уровне высокого класса. Критики пишут о том, что наряду с кино песни сформировали «коллективное бессознательное» американцев, архетипические сны и мечты романтического характера. Об этом хорошо сказано у Скотта Фитцджеральда в раннем варианте «Великого Гэтсби», который был выпущен в прошлом году. В песнях «был какой-то успокаивающий намек на нереальность реальности, на то, что этот твердокаменный мир на самом деле держится на крылышках феи».
Антология «Читая тексты песен», вышедшая под занавес прошлого года, – нечто вроде рентгеноснимка этого «коллективного бессознательного». Представленный в антологии автор множества текстов популярных песенок Ирвинг Сизар когда-то писал: «Поп-песня последнего полувека (т. е. начиная с двадцатых годов) имела самое большое влияние на все художественные формы американской культуры. Да что там, поп-песня и есть американская культура!» Один из самых известных текстов Сизара – «Хочу быть счастливым!» Поэты-песенники этим и занимались – производством счастья, хотя бы мимолетного, хотя бы на те две-три минуты, пока звучит музыка.
Что касается музыки, то рождение американской популярной песни редакторы антологии связывают с ранней историей джаза, с выдвижением на первый план в десятые годы двадцатого века рэгтайма. Его синкопированные ритмы, «как зигзаги в сознании», по словам Гершвина, соответствовали веселой походке молодой страны, ее погоне за успехом, ее подвижности. А в плане поэтической техники синкопированные, «зазубренные» ритмы заставляли писать тексты с неожиданными смысловыми ударениями, рваным синтаксисом, что в свою очередь открывало возможнсти для игры словами, наверное, удивлявшей и самих авторов. Отсюда – легкий пиротехнический эффект непревзойденного Ирвинга Берлина. Вот как поют у него бродяги без гроша в кармане перед фешенебельным отелем Ритц:
Потолкаться среди Рокфеллеров,«Никаких новых мелодий не существует, – писал Берлин. – Наша задача – соединить старые музыкальные фразы таким образом, чтобы они звучали как новая мелодия. Вы ведь знаете, что, когда публика слышит новую песню, она уже знает заранее, ожидает каждую следующую фразу. Так вот, у тех сочинителей, которые дают публике не то, чего она ждет, самый большой успех». Это равно относится к музыке и словам. Наверное, лучше всего иллюстрируется замечание старого мастера американскими песнями о любви. В них никаких клише, никаких «сердце, тебе не хочется покоя». В знаменитом хите Теда Кёлера, например, текст почти абсурдистский, ключевые слова – скорее из практики торговцев недвижимостью и судебных следователей, в любовной песенке они как бы случайны, но именно эта случайность лучше всего передает то, что в старину называли «капризами сердца»:
покрутиться вроде пропеллеров,
среди важных птиц –
пустите нас в Ритц!
Все было пусто,Вот так легко и надо относиться к «текстам слов». А то развели, скажем, дебаты по поводу «нового старого» гимна Советского Союза. Музыка Александрова, конечно, довольно паскудная, но и на нее можно найти хорошие слова, только не надо доверять это старому халтурщику Михалкову. Лучше всего взять готовые, у классиков. Отлично ляжет на александровский гимн Некрасов:
но возникло чувство,
теперь это чувство
поди застолби!
Как бы банальное,
сентиментальное,
но идеальное
алиби…
Кто-то нежно
нашептывает мне, что
речь идет, конечно,
о любви.
Однажды в студеную зимнюю поруИ для припева у Некрасова найдется:
Я из лесу вышел, был сильный мороз…
Умер, Касьяновна! Умер, родимая!
Умер и в землю (и в землю) зарыт!