За неполных две недели иранское движение протеста успело обзавестись символами, понятными без перевода. Как знать – не суждено ли «Твиттеру», разрывающему информационную блокаду, стать такой же эмблемой своего времени, как фригийский колпачок, черчиллевская «виктори» или пикассовская голубка мира?
Это не означает, разумеется, что итоги иранских выборов повсюду оцениваются одинаково. Напротив: если из западных столиц раздаются подчеркнуто сдержанные, но недвусмысленные выражения беспокойства, то российский МИД поспешил поддержать официально объявленного победителя.
Впрочем, и в России высказываются весьма различные суждения о происходящем в Иране. Более того, для российского экспертного сообщества нынешние события представляют, пожалуй, особый интерес. Дело в том, что политический режим Исламской республики нередко сравнивают с доперестроечным Советским Союзом. О сходстве двух режимов говорила в своем недавнем интервью Русской службе «Голоса Америки» проживающая в Лондоне иранская журналистка Назенин Ансари. И наш разговор со старшим научным сотрудником московского Института востоковедения Владимиром Сажиным, несколько дней назад вернувшимся в Москву из Тегерана, мы решили начать именно с этого вопроса.
Алексей Пименов: Назенин Ансари сравнила происходящее в Иране с ситуацией в СССР накануне перестройки. По ее словам, в обоих случаях налицо размежевание внутри политической элиты: консервативным идеологам старшего поколения противостоят молодые прагматики. Не означает ли нынешняя волна протестов начала перестройки или хотя бы ее приближения?
Владимир Сажин: И да, и нет. Я давно говорил и писал, что иранская система государственности очень напоминает советскую. В обоих случаях перед нами чрезвычайно идеологизированные системы. Официально существуют демократические институты: законодательные органы, правительство и так далее. Проводятся выборы – правда, как мы помним, в СССР они сводились к простому голосованию без всякой альтернативы. Но сверху – и там, и здесь – авторитарная идеологическая надстройка. В общем, сходство велико. Но вот насчет перестройки – я бы так резко не сказал. И в первую очередь потому, что не вижу иранского Горбачева – во всяком случае, на сегодняшний день.
А.П.: Иными словами, Мусави им не является?
В.С.: Ни в коем случае. Мусави – это, прежде всего, человек системы. В свое время он был близок к аятолле Хомейни. У них были хорошие отношения. Этого человека лишь с очень большой натяжкой можно назвать либералом. Если вообще этот термин к нему применим. Он просто противник Ахмадинежада.
А.П.: Как бы вы определили сущность их конфликта – или соперничества?
В.С.: Видите ли, подлинное, глубинное соперничество в нынешнем Иране происходит «под ковром». И развернулось оно между двумя столпами иранской государственности. Это бывший президент Али Хашеми Рафсанджани и нынешний духовный лидер Али Хаменеи. И вокруг них поляризуются силы, причем самые разные. Повторяю, это очень разные силы – в обеих группировках. К группировке Рафсанджани принадлежит и другой бывщий президент – Хатами, и нынешний соперник Ахмадинежада - Мусави.
А.П.: А на противоположной стороне?
В.С.: Тоже очень разные люди. Есть несколько аятолл, в том числе такая крупная фигура, как аятолла Ясди. Но самое неожиданное - это, пожалуй, то, что большинство иранских клерикалов, большинство аятолл, как это ни странно, выступили против Ахмадинежада. И их можно понять: в течение 4 лет своего президентства он – при всей своей сверхрелигиозной риторике – стремился отстранить их от управления государством.
Кстати, не следует забывать, что по специальности Ахмадинежад – инженер. Иными словами, он – вовсе не духовное лицо. И сегодня большинство видных аятолл находится к нему в оппозиции. В первую очередь это относится к центру шиизма – священному городу Кум. Повторяю, все эти годы Ахмадинежад стремился отстранить аятолл от важных государственных постов. Я бы даже провел некоторые параллели с чистками 30 годов, когда Сталин расправлялся со старыми революционерами…
А.П.: С тем лишь немаловажным отличием, что он их отправлял в лагеря…
В.С.: На дворе, видите ли, 21 век. Да, в лагерь не отправляют, а только отстраняют от власти, но и это довольно болезненно... А если вернуться к выборам, то я бы сказал, что именно за Мусави – так сказать, по зову души, – проголосовали, на мой взгляд, не столь уж многие. Те, что подали свои голоса за Мусави, сделали это, чтобы выступить против Ахмадинежада. Я был в Иране с 9 по 16 число и видел все это своими глазами – правда, только в Тегеране. Ни один из тех, с кем мне пришлось разговаривать, не сказал, что будет голосовать за Ахмадинежада. Только за Мусави! При этом некоторые – причем наиболее образованные и информированные люди – говорили, что, с точки зрения интересов страны, разница между ними невелика.
И вот этого-то подчас не понимают на Западе. Не понимают, что Мусави – это человек системы, и что если бы он стал президентом (не следует забывать, что в Иране президент – это, по существу, премьер-министр), то никаких кардинальных изменений не произошло бы. Может быть, начались бы некоторые послабления, изменения в риторике, а на международной арене – в отношении к Израилю. Возможно, не было бы таких резких и странных заявлений, которыми прославился Ахмадинежад. Не исключено, что Мусави пошел бы на прямой контакт с США и шестеркой по ядерной проблеме… Но вот что проблема была бы решена – этого я не думаю.
В течение 4 лет президентства Ахмадинежада иранцы были лишены очень многих прав, в частности, права на демонстрации, на право выразить свое мнение в прессе – ведь за эти годы было запрещено более 200 изданий, а многие журналисты оказались в тюрьмах. Таким образом, выборы оказались для многих – прежде всего для людей прогрессивных взглядов – единственной возможностью все-таки сказать свое слово. И они это сделали: явка в 85 процентов – это рекорд не только для Ирана.
А.П.: Вернемся к «борьбе под ковром». По какому принципу идет размежевание внутри элиты? Только по личностно-корпоративному? Или идейный фактор все-таки присутствует?
В.С.: Думаю, что в основе все-таки лежит стремление к власти. Но вот что необходимо подчеркнуть: в свою бытность президентами, ни Рафсанджани, ни Хатами не смогли полностью реализовать свои замыслы. У Хатами вообще были революционные планы: конституционно ограничить полномочия духовного лидера и передать их президенту. В этом случае духовный лидер должен был стать чем-то вроде английской королевы. Во времена Рафсанджани, конечно, было не до этого. Предшественнику Хатами пришлось восстанавливать экономику, разрушенную войной.
Тут, кстати, интересно вспомнить, что иранская экономика в те годы очень напоминала советскую – во времена военного коммунизма. И Рафсанджани создал условия для развития частного сектора, который начал развиваться очень мощно. Но в том-то и дело, что введенные им экономические свободы неминуемо повлекли за собой стремление к политическим. Именно его и попытался реализовать Хатами. При этом оба президента исходили из реальности, из объективных потребностей страны. Но одновременно верховное руководство – т.е. группировка Хаменеи – осознало, что это движение неизбежно ведет к размыванию идеологических основ режима. И не допустили его, призвав в президентское кресло Ахмадинежада. Правда, их ставленник сделал даже больше, чем от него хотели.
А.П.: И вышел из-под контроля?
В.С.: Да. Я не исключаю, что в случае, если он останется у власти – а он, несомненно, останется, – то постепенно превратится в настоящего диктатора. Рассматривался ведь и другой вариант: дескать, ему придется учитывать протестные настроения, и он будет вынужден пойти хотя бы на видимость либерализации. Ведь он большой специалист в области пиара! Но теперь, после того, как пролилась кровь, ему остается одно: закручивать гайки до предела. И, отстранив аятолл от реальной власти, он может обрести диктаторскую власть под крылом Хаменеи, как когда-то Гитлер под крылом Гинденбурга.
А.П.: Но ведь возглавляемый Рафсанджани Совет экспертов может, согласно конституции, отозвать Хаменеи?
В.С.: Да, аятоллы имеют право отозвать духовного лидера. Но вот реально ли это в нынешних условиях? Я в этом сомневаюсь. Едва ли аятоллы пойдут на такие крайние меры. Более вероятно, что они попытаются найти платформу для компромисса. Но после того как в Тегеране пролилась кровь, это будет очень трудно сделать.