В Центре исполнительских искусств имени Кеннеди в Вашингтоне прошли концерты Национального симфонического оркестра под управлением прославленного пианиста и дирижера Владимира Ашкенази.
Ашкенази выступает в Вашингтоне не очень часто, и его концертов всегда ожидают с большим нетерпением. На этот раз он выступил в качестве дирижера. В программе были два произведения Сибелиуса: редко звучащая музыка к пьесе Шекспира «Буря» и знаменитый скрипичный концерт в ре-миноре в исполнении талантливого 17-летнего японского скрипача Рию Гото, «Le Tombeau de Cuperin» Равеля и Вторая сюита Альбера Рюсселя.
Критика высоко оценила умение Владимира Ашкенази владеть оркестром.
До начала первого концерта мы встретились в артистической Центра исполнительских искусств имени Кеннеди для беседы. Предваряя наше интервью, я напомнил прославленному маэстро, что во время его первых гастролей в Америке победителю нескольких международных конкурсов был всего 21 год.
Люсьен Фикс:
Владимир, рад снова приветствовать вас в Вашингтоне, на этот раз в качестве дирижера Национального симфонического оркестра. Ваши первые гастроли как пианиста в Америке состоялись в 1958 году и начались они в Вашингтоне. Вы играли в сопровождении того же оркестра, которым будете дирижировать. С тех пор прошло 47 лет. Что вы помните об этом выступлении, и какое впечатление на вас произвел оркестр?
Владимир Ашкенази:
Очень трудно говорить о впечатлениях, потому что я был не в очень хорошем состоянии физически. Наши замечательные советские власти послали меня в Америку за день до концерта. Представляете, разница во времени была восемь часов, я приехал абсолютно сонным и играл мой первый концерт в Америке как молодой пианист, представляющий замечательный «великий» Советский Союз, для меня – в середине ночи. Мне было очень трудно играть, в этом состоянии мозг работает очень плохо. Я играл 2-й концерт Шопена с Национальным симфоническим оркестром, играл довольно плохо, но прием был замечательный, и даже хорошая критика. Честно говоря, я не мог этого понять. Оркестр играл очень хорошо. Правда, я все плохо помню, потому, что был озабочен своей игрой.
Л.Ф.:
Как пианист, вы играли с этим оркестром и позднее, и, я уверен, чувствовали улучшение его звучания. Как дирижер, который выступает с ведущими мировыми оркестрами, что вы можете сказать о вашингтонском оркестре сегодня?
В.А.:
Последний раз я играл с Национальным симфоническим оркестром, когда дирижировал Ростропович. Я не помню, когда это было. Я играл 2-й концерт Брамса.
Л.Ф.:
Я хорошо помню. Вы тогда дали четыре концерта, и я был на всех. Это было в 89 году.
В.А.:
Спасибо, Люсьен. По-моему, оркестр тогда уже хорошо звучал. Сейчас все говорят, что оркестр на довольно высоком уровне. Так что, я должен с ними согласиться.
Л.Ф.:
Как-то в одном из наших интервью вы мне сказали: «Я стал пианистом, потому что хорошо играл на рояле, но меня всегда влекло к оркестру, привлекало его звучание». А на мой вопрос, когда вы уже стали дирижировать известными оркестрами: «Хотели бы вы когда-нибудь возглавить оркестр?», вы ответили: «Только если мне предложат хороший оркестр, иначе у меня не будет интереса». Вот, как говорится, этапы большого пути: сначала Владимир Ашкенази возглавил оркестр Лондонской Королевской филармонии, с которым посетил Советский Союз; потом оркестр Берлинского радио, оркестр Чешской филармонии, а сейчас вы руководите оркестром токийского радио и телевидения NHK. Посредственных дирижеров в такие оркестры не приглашают. В чем секрет вашего совершенства, ведь вы нигде не учились дирижерскому мастерству?
В.А.:
Во-первых, я не хочу говорить о совершенстве, потому что концепция совершенства это слишком туманная концепция. Что такое совершенство, я не знаю. Я не думаю, что кто-либо может быть совершенен в любом искусстве. Кроме того, я никогда не учился дирижировать и научился дирижировать на горьком опыте. В данный момент у меня больше нет трудностей контролировать оркестр. Во всяком случае, не больше, чем у многих моих коллег-дирижеров. Хотя я не хотел бы сказать, что я на том же высоком уровне. Но кто знает, что такое высокий уровень? Вы знаете, Люсьен, я должен сказать, что движение рук дирижера это какая-то мистика. Точно знать, что совершенно, а что несовершенно, по-моему, невозможно. Если оркестр вас понимает, можно даже стоять на голове, и все хорошо получается. Обо всем этом очень трудно говорить, и что такое профессионализм или непрофессионализм, тоже очень трудно говорить. Я не хочу об этом говорить не для того, чтобы предстать в более хорошем свете, не в этом дело. Это просто правда. Больше, чем я вам сказал, о дирижерском искусстве, сказать трудно. Правда, следует сказать также вот, что. Сама личность музыканта играет огромную роль, не только движения. Движения, конечно, передают что-то от личности. Если они достаточно понятны, это уже огромный плюс. Есть люди, которые дирижируют абсолютно точно, все правильно и даже может быть, в кавычках, «совершенно», но почему-то ничего не звучит и не получается, потому что, очевидно, нет особенно, чего сказать. Так что, повторяю, все это мистика. Об этом очень трудно говорить серьезно и точно.
Л.Ф.:
Несмотря на то, что вы прожили на Западе больше половины своей жизни, вас все равно называют русским. Более 20 лет назад в интервью для новой телепрограммы Информационного Агентства Соединенных Штатов «Worldnet» в Лос-Анджелесе, которое мы проводили по-английски, я спросил вас, отдаете ли вы предпочтение русским композиторам. Вы ответили «I take composers by their merits», то есть, «Я отбираю композиторов по их достоинствам». Могли бы вы расширить эту мысль?
В.А.:
В коротком интервью очень трудно расширить эту мысль. У меня тот же ответ и сегодня. Я думаю, что в моем довольно длинном жизненном опыте у меня есть основания сказать, что у меня есть платформа и какая-то шкала ценностей, по которой я сужу о таланте и значимости композитора. Во всей амплитуде моего отношения к композиторам, будь-то положительно, или отрицательно, я не сужу композиторов по принадлежности к какой-то нации, а по качествам их коммуникации и таланта. Но это тоже, конечно, можно обрисовывать по-разному. Я прекрасно это понимаю. Опять же, в словах это очень трудно описать, для этого нужно быть музыкантом, иметь какое-то свое ощущение значимости нашего уникального искусства. Я, конечно, не композитор, и это, по-моему, даже лучше. Когда ты разговариваешь с композиторами, особенно с талантливыми, им почти никто не нравится, даже Бетховен или Штраус, или Прокофьев. Он сам – другое дело. Так со всеми, может быть, за редкими исключениями. Так что, я очень рад, что я не композитор и, как мне кажется, о композиторах могу судить объективно. Несмотря на то, что мое воспитание – русское, я очень осторожно отношусь к тому, что мне близко. Очень часто мне близки какие-то русские сочинения, но я прекрасно понимаю, что это не на самом высоком уровне в смысле духовном и в смысле изобретательности и так далее, и так далее. Так что, я стараюсь быть очень объективным. Вся история музыки мне очень важна и дорога, за немногими исключениями. Но у меня нет привязанности к каким-то то отдельным композиторам, – от Баха до… Шенберга. И у меня разносторонняя любовь к разным видам коммуникаций.
Л_Ф.:
При всей своей дирижерской занятости, сколько времени вы посвящаете выступлениям как пианист?
В.А.:
Сейчас, не очень много. И для этого есть объяснения. Во-первых, я так много всего переиграл на рояле, что у меня, вроде бы, осталось не так много сочинений, которые я хотел бы выучить и играть. Кроме того, мои обязательства с симфоническими оркестрами занимают колоссальное количество времени. Так что, я сократил свои выступления как пианист. Я играю концерты, дирижируя оркестром из-за клавиатуры. Это могут быть концерты Моцарта или Бетховена и иногда кое-какие другие сочинения. Я играю камерную музыку, не очень много, правда, но играю. Последнее время я решил играть со своим сыном-пианистом на двух роялях. Там довольно много интересного репертуара. Так что, вот какая у меня жизнь теперь. Я довольно много записываюсь. Я сейчас записал все 48 прелюдий и фуг Баха. Следующим летом я буду записывать вариации Диабелли, так что, работы много.
Л.Ф.:
Вы бываете в России. Какое у вас впечатление о музыкальной жизни в России сегодня?
В.А.:
Я не очень много знаю, так что, боюсь ответить на ваш вопрос. Мне говорят, что очень мало средств на приглашения зарубежных музыкантов или оркестров. Что касается внутренней музыкальной жизни музыкантов, которые там живут и играют, то мне говорят, что она довольно интенсивная. Я там бываю не очень часто – раз в год, раз в два года, иногда два раза в год. Между прочим, я дирижирую очень часто в Санкт-Петербурге с «заслуженным» коллективом, мы все еще употребляем эти слова. Иногда я приезжаю в Россию с зарубежными оркестрами. Но у меня нет достаточно ясного представления о музыкальной жизни в России. Так что, как я вам только что сказал – это то, что я знаю.