Удивительно, что ученые-эмпирики готовы порой обсуждать вопросы, по сути своей глубоко метафизические, не имеющие ясных и однозначных ответов. В июле Русская служба «Голоса Америки» беседовала об относительном вкладе Запада и СССР в победу над нацистской Германией с экспертом Гуверовского института Виктором Хансеном. А сегодня наш собеседник – видный военный историк Мартин ван Кревелд, которому мы задали тот же вопрос.
Мартин ван Кревелд: Это вопрос сложный и по-прежнему актуальный, хотя степень его актуальности сегодня, конечно, не та, что была в эпоху «холодной войны».
Евгений Аронов: И как вы предлагаете отвечать на него?
М.В.К.: Есть по крайней мере три подхода. Первый: кто, где и как уничтожил наибольшее число немецких дивизий. Второй: кто нанес наибольший урон военно-промышленному комплексу Германии. И третий, пожалуй, самый интересный – это гипотетический сценарий: у кого из двух главных партнеров по антигитлеровской коалиции, СССР или США, были наилучшие шансы выиграть войну с Германией в единоборстве, если бы история вынудила его сражаться с Третьим рейхом один на один при нейтралитете другого партнера.
Е.А.: Ответ на первый вопрос однозначный: на восточном фронте Германия понесла около 70% суммарных потерь в живой силе, да и советские потери были огромные по сравнению с западными. Теперь второй критерий, экономический.
М.В.К.: У Советского Союза не было тогда настоящей стратегической авиации, поэтому бомбардировки военно-промышленных объектов Германии естественным образом стали прерогативой западных союзников. Оценки урона, нанесенного бомбежками, разнятся, но если верить гитлеровскому министру вооружений Альберту Шпееру, Германия потеряла в результате их где-то около 15% своего ВВП, и еще столько же было затрачено на создание разветвленной системы противовоздушной обороны. Таким образом, на счету союзной авиации – около трети ВВП Германии, которая могла быть пущена на производство оружия, в равной мере применимого на восточном и западном фронтах.
Е.А.: Что касается морской блокады Германии, которую тоже обеспечивали англо-американские ВМС и авиация, то ее значимость во Второй мировой войне была куда меньшей, чем в Первую мировую, поскольку в начале 40-х годов практически все экономические ресурсы континентальной Европы находились в руках нацистов, и в заморской торговле она остро не нуждалась.
Но прежде чем перейти к третьему критерию, у меня есть вопрос по первым двум: как сравнивать между собой их значимость, то есть какие удельные веса присваивать уничтожению дивизий вермахта советской армией и уничтожению ВПК Германии союзными авиацией и флотом?
М.В.К.: Не думаю, что существует методология, способная дать ответ на этот вопрос. Более того, если следовать за тем же Шпеером, как, впрочем, и многими другими специалистами, то станет ясно, что германская экономика могла быть переведена на рельсы тотальной войны на год или даже полтора раньше, чем когда это произошло в реальности, со всеми вытекающими отсюда последствиями в смысле увеличения выпуска боевой техники. В то же время следует признать, что бомбардировки вынудили нацистов рассредоточить свою промышленность, что в целом понизило ее эффективность.
Е.А.: Да, расчленить составные комплексного явления очень не просто, и не только на макроуровне, когда речь идет об относительной значимости кампаний на экономическом фронте противника и против его дивизий, но даже на микроуровне – например, в оценке того, насколько важным для повышения боеспособности советских танков и самолетов и соответственно их вклада в победу были высококачественное топливо, двигатели и средства радио- и телефонной связи, поставлявшиеся СССР Западом по линии ленд-лиза.
Есть еще один большой методологический пробел: отсутствие в анализе позиционных факторов, то есть факторов, как в шахматах, влияющих на положение на доске, но не сводящихся непосредственно к материальным, легко подсчитываемым. В затяжной войне позиционные факторы играют большую роль. Это, например, рискованность операций и мера погрешности, допускаемая при их осуществлении; вывод из войны союзников главного противника; выбор стратегии, затрудняющей противнику отыскание оптимальной контрстратегии; принуждение противника к отказу от наименее затратных для него методов ведения войны или к болезненному изменению приоритетов в производстве систем вооружения. Реалистическая оценка вкладов СССР и Запада в победу над Германией должна вбирать и эти моменты…
М.В.К.: Теперь третий подход. Исходя из фактора географии, единственным из участников антигитлеровской коалиции, который теоретически был способен самостоятельно «разобраться» с Германией, был Советский Союз – разумеется, в этом гипотетическом сценарии, при нейтралитете других участников. И количественного превосходства СССР над Германией в живой силе и технике для этого бы вполне хватило. Мне кажется, верным является и утверждение, что Германия могла без большого напряжения справиться один на один с Англией, увеличив производство подводных лодок и лучше координируя действия подводного флота с авиацией. Но бросок на восток сделал этот вариант неактуальным.
Е.А.: Доктор ван Кревелд, не кажется ли вам, что в попытке оценить вклад союзников и СССР смешиваются два понятия: одно – это победа, второе – это потери? Что из того, в принципе, что потери Германии на восточном фронте составили около двух третей от суммарных? Они могли с таким же успехом составить и 90%. Как летом-осенью 1941 года вермахт растерял массу техники в России, а одерживал одну победу за другой? Или как советская армия в последние полтора года конфликта? Мне кажется, дело не в потерях как таковых, а в том, могла ли Германия выиграть при любом произвольном соотношении потерь на разных фронтах.
М.В.К.: Я могу предложить вам еще более крутой исторический сценарий. Представьте, что Германия выигрывает войну на востоке, по крайней мере, ликвидирует устойчивое сопротивление со стороны регулярных частей советской армии, которые откатываются за Волгу или даже за Урал. На Западном фронте Германия избирает оборонительную стратегию и успешно противостоит морским и воздушным армиям англосаксов. От атомного оружия мы пока абстрагируемся. Удержался бы Третий рейх в этом случае? Думаю, что нет, и вот почему.
Численность полностью отмобилизованной немецкой армии составляла порядка трех миллионов человек. При том раскладе, который я изложил, личный состав армии, по всей видимости, был бы сокращен до нормы почти что мирного времени в полтора миллиона. И эта армия должна была держать в повиновение огромную территорию, от Норвегии до Египта с севера на юг и от Нормандии до Урала с запада на восток, территорию с населением как минимум в 250 миллионов человек. Не думаю, что она смогла бы осилить подобное бремя. Рано или поздно и несмотря на репрессии, на оккупированных территориях началось бы масштабное движение сопротивления, и перед ним Германия была бы столь же беспомощна, как сегодня Америка перед повстанцами в Ираке.
Е.А.: Итак, ваш коронный тезис: неспособность регулярных армий Запада или Востока сломать партизанское движение. Вьетнам, Афганистан, Палестина, Ирак, Чечня… Ваши последние слова прозвучали вызовом, я его принял, и это определит тему нашей следующей дискуссии. Благодарю вас.
М.В.К.: Спасибо вам.