Сол Беллоу умер тогда, когда все газеты были заполнены сообщениями о смерти папы римского, но уход старого писателя никак не прошел незамеченным.
Чаще всего в некрологах мелькало слово «гигант». Беллоу был последним гигантом американской литературы прошлого века. Для второй половины XX века он был тем, чем были Фолкнер, Хемингуэй, Фитцджералд для первой. Из современников, пожалуй, только Джон Апдайк может сравниться с ним творческой энергией – количеством романов, новелл, полемических эссе.
Я всегда подозревал, что подлинный дар неспецифичен – не литературный, художественный, научный или там инженерный талант, а дар чистой креативности, который, в зависимости от жизненных обстоятельств, направляется в определенное русло. Так вот, говоря о чистой креативности – младший ребенок Сола Беллоу, дочь, родилась у него пять лет назад, когда ему было 84 года.
Сола Беллоу нередко называют в обойме американских писателей еврейского происхождения, начавших литературный путь после Второй мировой войны – Бернард Маламуд, Филип Рот, Синтия Озик. Сам он не признавал такой классификации. И действительно, от вышеперечисленных первоклассных писателей Сола Беллоу отличает то, что специфически еврейские культурно-психологические проблемы не были у него в центре внимания.
Хотя Соломон Белов родился в семье только что приехавших из России в Канаду еврейских эмигрантов, и первым его языком был иврит, героев его прозы трудно определить по этническому или религиозному признаку, они – квинтэссенция американизма. Недаром действие многих его произведений происходит в самом американском из городов Америки – Чикаго, где и сам Беллоу прожил большую часть своей жизни.
Герои Беллоу, начиная с Оги Марча из одноименного романа 1953 года – рефлектирующие интеллигенты, но, в то же время, они свои в типичной чикагской среде средней руки дельцов, брокеров, агентов по продаже недвижимости. И сам Беллоу, профессор Чикагского университета, знаток литературы, чьим ближайшим другом был выдающийся американский философ Алан Блум, любил одеваться, как франтоватый бизнесмен – модные костюмы, дорогие рубашки и шляпа борсолино чуть-чуть набекрень.
Та же эстетическая гетерогенность отразилась и в языке его произведений, энергичном сплаве интеллектуального дискурса и уличного жаргона. Именно о революционизирующей роли языка Беллоу, в первую очередь, говорят англоязычные писатели по обе стороны Атлантики.
Вот, к примеру, начало одного из классических романов Беллоу, «Дар Гумбольдта»: «Говорун он был редкостный, произносил неудержимые монологи о чем угодно, чемпион по сбиванию вас с толку. Если вас облажал Гумбольдт, это можно было считать своего рода привилегией. Вроде как, если бы Пикассо написал ваш портрет с двумя носами или Сутин в виде выпотрошенного цыпленка».
Беллоу говорил, что из всех его героев на него самого больше всего похож Юджин Гендерсон из романа «Гендерсон, король дождя» – чудаковатый скрипач и фермер-свиновод, тщетно ищущий высшего смысла и нравственной цели в жизни. Но признавал, что наделил какими-то частицами собственной личности и дважды разведенного, но не теряющего надежды на семейное счастье Мозеса Герцога из романа «Герцог», и мудрого, но помятого жизнью Артура Сэммлера из «Планеты мистера Сэммлера», и Алберта Корда, героя романа «Декабрь декана». Общее между ними то, что все они, как говорит Алберт Корд, пытаются сладить с «крупномасштабным безумием двадцатого века».
С мелкомасштабным безумием конца XX века – политкорректностью – у Беллоу были нелады. Он не раз презрительно высказывался о радикальных феминистских и тому подобных модных теориях, чем вызывал бурю негодования в академической и литературной среде. Особенно бурная буря разразилась, когда Беллоу в ответ на высказывание интервьюера об относительной равноценности всех культур спросил: «А кто у зулусов Толстой? А Пруст у папуасов есть?». Это, конечно, напоминает Фета: «У чукчей нет Анакреона, к зырянам Тютчев не придет…». И, может быть, не случайно напоминает. Беллоу не раз говорил, что вырос на чтении Библии, Шекспира и русской литературы XIX века.
В отличие от Фитцджеральда и Хемингуэя, слава не пришла к Беллоу слишком рано, в отличие от Фолкнера – и не слишком поздно. Нобелевскую премию по литературе он получил в 1976 году, после чего еще тридцать лет продолжал писать.
Можно еще добавить, что, в отличие от трех вышеназванных классиков, Беллоу не был алкоголиком. Женат он был, правда, пять раз. «До чего же переполненную женщинами жизнь я прожил!», - меланхолически рассуждает один из его героев.
«Оги Марч», вышедший в 1953 году, был не первой по счету книгой Беллоу, но первым великим романом Беллоу. О том, как он наткнулся на идею, Беллоу рассказывал в почти мистических тонах. Получив стипендию от Гуггенгеймовского фонда, он поехал в Париж. Там встретил старого чикагского приятеля, болтуна, прожектера. Слушая его насыщенную типично чикагским сленгом болтовню, Беллоу вдруг испытал нечто вроде откровения: вот оно! Не надо ничего выдумывать! Эта речь и есть поток жизни. Мое дело только ведра подставлять.
Умер великий писатель, в чьем сознании, как нигде отчетливо, звучали голоса Америки. Все, кто хочет услышать, как говорит Америка, еще долго будут обращаться к книгам Сола Беллоу.