Для меня Америка как бы далеком прошлом, поскольку в моей жизни еще случилась после этого тысяча различных приключений, в том числе и тюрьма…
У нас было невероятное стечение обстоятельств с женой Еленой Сергеевной Козловой. Это была история, как бы фантастическая, но я не думаю, что все это нужно подробно вспоминать. Если же говорить коротко: мы попали в чужую историю соперничества между СВР и КГБ. Короче говоря, сестру жены использовали, как материал… как это потом мне стало известно через многие годы. Я, честно говоря, думал, что это я так интересен для КГБ. Оказывается, нет – мы пали жертвой междоусобной войны. И в результате нас подслушивали, а меня вызывали в КГБ ежедневно – был такой период с осени 73-го по январь 74-го года, когда меня просто ежедневно ожидали на площади Дзержинского. Представляете, каждое утро звонили и говорили: ну, Эдуард Вениаминович, мы ждем вас к девяти!..
А потом мне сказали: мы тебя посадим или уезжай. Вот, вкратце, как это выглядело…
Я появился в Соединенных Штатах в феврале 1975 года и прожил там вплоть до мая 1980-го, т.е. больше пяти лет. Потом я был еще раз по приглашению издательства в 90-ом году.
Это были годы 1974-75, когда советская власть усиленно освобождалась от всякого рода, как они считали, пены такой.
В то время выехали ряд деятелей культуры и искусства, например, писатель Мамлеев выехал с женой, и я со своей супругой удостоился чести быть высланным…
Я оказался в Вене, потом в Риме, а далее, в результате, я оказался в США.
Нас поместили в отель, по-моему, в районе 28-ой улицы, и вот, когда жена моя еще спала, я вышел – решил освоить город. Привезли нас, кстати, ночью, это был февраль, и весь Нью-Йорк был похож на такую кухню дьявола – пары выходили из земли там, где в земле были решетки – короче, котельная дьявола.
Утром я встал, все-таки из любопытства вышел в этот город и вдруг увидел высоко над собой Эмпайр! Представляете себе, что это такое? Это ведь 34-ая улица, а я был на 28-ой: я себя чувствовал тараканом, который путешествует между огромным буфетом и комодом у бабушки в квартире.
Эмпайр стэйт билдинг!
Надо было высадиться в Нью-Йорке именно в таком месте, где чувствуешь себя ничтожным тараканом у подножия Эмпайр.
В этом отеле, куда нас поселили, останавливались пенсионеры из глубинных штатов. Они приезжали на экскурсии, чтобы увидеть и испугаться, так я полагаю, – они очень робко стояли внизу в холле и еще более боязливо выходили на улицу.
Потом тот фонд, по-моему, это был Толстовский фонд, который нас опекал, нас опекать перестал, и пришлось искать работу. Так что в течение недели я устроился в газету «Новое русское слово», работал там корректором и одновременно писал статьи.
Так как я всегда обладал ядовитым взглядом на окружающее меня пространство, то немедленно увидел среди иммигрантов множество людей недовольных и обиженных. А иммигрантов там было много, поскольку в те годы как раз еврейская иммиграция шла в двух направлениях: кто-то ехал в Израиль, а кто-то не хотел ехать в Израиль и всеми силами старался приехать в США.
Очень много было недовольных – они привыкли, что советская власть о них заботилась, а в Америке о них никто не заботился. И про это я написал статью «Разочарование» буквально через пару месяцев после того, как стал работать в газете. И за эту статью моему главному редактору, а это был Яков Моисеевич Седых – заслуженная фигура в российской иммиграции, приехавший из Парижа, в свое время бежавший из СССР. Так вот, ему за меня настучали по голове, по всем инстанциям, по каким можно. Ему сказали: как же это так, статью вашего корректора, вашего журналиста перепечатывают советские издания, а это очень плохо.
В результате Яков Моисеевич был вынужден указать мне на дверь, хотя человек он был очень неплохой.
Отныне я был предоставлен самому себе. Но я человек энергичный, поэтому я пошел и устроился на самую отвратительную работу, какую можно было придумать – в дом престарелых. Я всю жизнь боялся стариков, боюсь их и сегодня, хотя самому мне уже немало лет – я как бы сторонюсь их, и неудивительно – в том доме царила такая самоубийственная и унылая обстановка, что я там тоже долго не задержался.
Потом, если я хорошо помню, я работал на фирму «Би энд Би» – «Барн энд Борис»: один хозяин был итальянец – небольшого роста еще молодой человек с огромным галстуком, а второй Борис. То, что он был Борис – это не значит, что он был русский. По-русски они не разговаривали, но у них был ценный кадр – русский техник, специалист по рентгеновской аппаратуре Леонид Комогор, если я не ошибаюсь…
В моих романах есть этот Леонид Комогор, но только там он у меня под фамилией Косогор, и теперь я уже не могу вспомнить его настоящей фамилии. Тем не менее, это был очень колоритный, высокий лысый дядька, переживший Гулаг – он даже у Солженицына где-то фигурирует. Этот Комогор сумел везде выжить, и вот он сейчас выживал в Америке. Получал он неплохие деньги, потому что, как опытный техник, мог, послюнив палец – я образно говорю, приложить его к старому рентгеновскому аппарату и определить, будет он работать или нет.
Мы покупали старую медицинскую аппаратуру, ремонтировали и устанавливали в офисы, особенно тем, у кого было недостаточно денег, а я был переводчиком. Знал я английский далеко не блестяще, но, тем не менее, свободно служил переводчиком.
Это была странная такая жизнь… Мы бывали в самых неожиданных местах города, в том числе в Гарлем ездили устанавливать аппаратуру, и все это было одновременно смешно, страшновато и, как мне тогда казалось и сейчас кажется, здорово! Интересно было.
Позднее я понял, что мне надо выбираться из иммигрантского гетто, собственно говоря, я довольно быстро это понял и предпринял все возможные попытки: я познакомился с американской средой молодых людей, стал встречаться с девушками американскими – у одной из них отец даже был какой-то сотрудник ФБР. Я некоторое время с этой девушкой встречался, ездил к ней домой, познакомился с отцом, матерью и вообще имел прекрасные виды на будущее – я хотел стать полноправным членом американского общества.
Но, видимо, не суждено было.
Впоследствии, опять же через своих американских знакомых, я устроился мажордомом в дом миллионера – был такой Питер Стрег.
Это был шикарный дом, он находился в месте, называемым Саттон-сквер, там такой сад над Ист-ривер. Позднее это место в Нью-Йорке прославилась тем, что там снимался фильм Вуди Аллена «Манхэттен».
И вот в этом саду я утром подметал падающие листья, а днем встречал разных гостей. К примеру, 90-летнего лорда из Лондона, начинавшего пить виски, привезенное с собой, строго после двенадцати дня.
Типы были очень странные – какие-то шейхи, прибывшие из Эмиратов, – во многих своих книгах я все это отчасти описал, хотя на самом деле все было еще более увлекательно.
Возможно, что я так бы и остался в Америке, но я уехал оттуда вслед за судьбой моих книг, поскольку я написал первые две книги в Нью-Йорке.
Одна из них – это мой первый известный роман «Это я, Эдичка!», вторая – «Дневник неудачника».
Я вложил в перевод этих книг свои деньги, у меня был литературный агент – кстати, Михаил Барышников помог мне найти литературного агента,– однако все издательства, одно за другим, отказывались публиковать мои книги, считая, что они слишком критичны по отношению к Америке. Одно из издательств, по-моему «Литтл Браун», я помню, писало: «Портрет Америки в книгах этого сына офицера НКВД мы находим раздражающим» – это была внутренняя рецензия.
Были и другие причины: я никому не был известен. Советская литература тогда была известна, антисоветская литература диссидентов тоже была известна, но я не был известен ни в том лагере, ни в этом.
Я был какой-то новый тип писателя. Поэтому, когда один из моих друзей сумел продать книгу великолепному, просто легендарному французскому издателю Жан-Жаку Поверу, то я решил немедленно уехать во Францию.
Но самое смешное, что, возможно, я так бы и не уехал из Америки, если бы Повер не обанкротился. Мне пришлось ехать в Париж, чтобы как-то повлиять на него. Ибо я кишками тогда понял, что если он меня не опубликует, то никто не опубликует уже никогда.
И я бросил все и поехал в Париж в мае 1980-го года, пришел к Поверу и сказал: делайте, что хотите, но вы меня, пожалуйста, публикуйте. Мы понравились друг другу – это всегда очень важно, и он сказал: первое же издательство, с которым я буду ассоциирован, опубликует твою книгу.
Что и случилось в ноябре 1980 года.
Теперь все эти американские приключения давно в прошлом. Сейчас я занимаюсь политикой и смотрю на США с этой позиции. И вот про это, про политику, можно сказать несколько слов.
То, что в США президентом избрали Барака Обаму, я считаю огромной победой Соединенных Штатов над собой. Вот это, я считаю, очень здорово: Америка – это страна гибкая, это страна, где еще в 60-ые годы в южных штатах чернокожие сидели тише воды, ниже травы. И вот, за какие-то сорок с небольшим лет, президент чернокожий, плюс с корнями в Африке – это, конечно, невероятно!
Пусть скрипят недовольные, но это здорово – гибкость такая, умение побеждать свои внутренние слабости. Вот это пример!
Есть в Америке легкость определенная, например, бытовая. К примеру, банковская система: у тебя есть в кармане 10 долларов, ты заходишь в банк, в любой банк и тебе открывают счет. Сейчас, конечно, посложнее, но в то время даже не надо было иметь документ – легкость оформления, минимум бюрократии…
Но я не завидую США, как многие русские завидуют. Иногда Америка становится такой «master of the universe» и начинает топтать какие-нибудь побежденные страны.
Чего греха таить, у нас сейчас население такому качеству страны завидует.
Матвей Ганапольский представляет первые впечатления от Америки известных российских политиков, деятелей культуры и искусства, а также общественных деятелей, которые когда-то первый раз пересекли границу США и открыли для себя новую страну, которую раньше видели только в кино и по телевизору
