Шоковые катастрофы, происходящие в мире в последнее время, естественным образом заставляют задуматься о роли катаклизмов в человеческой истории. Что на сей счет думают профессионалы? Мы обратились к видному американскому историку Уильяму Макнилу, который до выхода на пенсию много лет преподавал в престижном Чикагском университете.
Евгений Аронов: Профессор Макнил, давайте начнем с формулировки вашего известного «закона сохранения катастрофы»…
Уильям Макнил: Я хочу предварить формулировку двумя замечаниями. Первое – что катастрофы в массе своей случаются внезапно. Второе – что эти колоссальные потрясения, нарушающие нормальное течение жизни общества, как ни парадоксально, являются отчасти следствием попыток людей предотвратить катастрофы. Так что когда они происходят, масштабы их зачастую оказываются больше, чем они были бы в отсутствие этих упреждающих мер.
Последний и очень яркий пример этого – затопление Нового Орлеана, вина за которое в немалой степени ложится на дамбы, воздвигнутые военными инженерами на Миссисипи именно во избежание потопов. В отсутствие дамб река бы регулярно разливалась, но ущерб был бы небольшой. С другой стороны, благодаря дамбам паводки прекратились; в то же время уровень воды в огороженной дамбами реке постоянно поднимался. Пока ситуация оставалась штатной, все было хорошо. Но стоило налететь мощному урагану, такому, как «Катрина», – и дамбы тут же прорвало, и набухшая река накрыла город.
Е.А.: Подобный механизм происхождения катастроф – константа человеческой истории. По аналогии с Миссисипи вспоминаются разливы тоже огороженной дамбами и заиленной реки Хуанхэ в Китае, в результате которых под водой несколько раз оказывались самые плодородные земли, из-за чего возникал массовый голод, уносивший миллионы жизней. Так человечество расплачивается за прогресс, и поэтому, наверное, прогресс никогда не бывает поступательным и непрерывным. Но факт прогресса тоже отрицать нельзя…
У.М.: Вы сказали во вступлении к нашей беседе: «закон сохранения катастрофы». Я не стал бы тут употреблять термин «закон», поскольку закон должен фиксировать некоторые количественные соотношения, а я не берусь утверждать, что мелкие беды, происходящие часто, вредят людям ровно столько же, либо больше или меньше, чем одно крупное несчастье, но случающееся редко. Я не знаю, как сравнивать урон, фактически причиненный Новому Орлеану ураганом «Катрина», с тем уроном, который бы кумулятивно нанесли ему более мелкие наводнения в отсутствие дамб. Когда я был мальчиком (а сейчас мне восемьдесят семь), паводки на Миссисипи случались каждую весну.
Е.А.: Но если не закон, то что?
У.М.: Закономерность, историческая закономерность: чем успешнее человечество трансформирует окружающую среду, нарушая естественное равновесие ее различных подсистем, тем больше вероятность катастрофического срыва в случае каких-либо непредвиденных крупномасштабных катаклизмов или просчетов в организационно-технических начинаниях самих людей. Параллельно – и об этом нельзя забывать – сознательные усилия людей позволяют ослабить эффект малых катаклизмов.
Е.А.: В этом есть что-то от греческой трагедии…
У.М.: Греческие трагедии строились на коллизии судьбы с деяниями человеческими, а моя концепция охватывает любые бедствия, включая стихийные, происходящие помимо людской воли. Люди честолюбивы, они мнят себя всесильными: вот построим дамбы и оградим себя от всех напастей. Это не так: на каждом этапе развития человечества изобретения в лучшем случае ограждали его от малых напастей, одновременно делая большие напасти если не более вероятными, то уж точно более разрушительными.
Мы видим тот же механизм с инфекционными заболеваниями: антибиотики на какое-то время подавляют инфекции, но одновременно ускоряют процесс эволюции живой материи и появления патогенных микроорганизмов, устойчивых к лекарствам.
Или в политике. Центральный вопрос политической, да и вообще человеческой жизни, – это контроль организованных проявлений принуждения и насилия. Когда в ходе развития на некоем пространстве возникала соответствующая плотность населения, то появлялось государство, монополизирующее организованные средства принуждения, что позволяло правителям противостоять неорганизованному насилию и, разумеется, легче управлять подданными, в частности, собирать с них подати. Подданные отдавали часть своего дохода, но имели защиту от произвола, чреватого для них потерей всех материальных ценностей. С другой стороны, чем больше укреплялось государство и чем более упорядоченной была в нем жизнь, тем больше возможностей оно обретало для внешней агрессии против соседей и тем разорительней становились межгосударственные конфликты. История двадцатого века преподнесла нам замечательные примеры опустошительных войн между левиафанами, высокоорганизованными государствами, достигшего замечательного порядка «на вверенных им территориях».
Е.А.: И масштабы этих войн стали воистину глобальными благодаря укреплению институтов государства за пределами Европы…
У.М.: В истории цивилизации многократно случалось, что плата за защиту от неорганизованного насилия вырастала непомерно и превышала предполагаемые потери населения от произвола и беспредела. Что страшнее: произвол или бремя содержания левиафана? На этот вопрос единого ответа нет.
Е.А.: Теперь несколько слов об экономике.
У.М.: В экономике в мою теорию сохранения катастрофы хорошо укладывается абсолютно рукотворное антропогенное явление циклов – бумов и спадов производства. Защищаясь от рецессий, предприниматели создают все более изощренные структуры, корпорации, с помощью которых делают среду, в которой они функционируют, более управляемой. На какое-то время предсказуемость рынка – сырья, цен и сбыта – действительно возрастает; спорадические кризисы, перепады в доступности кредита, гасятся за счет сокращения объемов выпуска, пока ситуация с кредитом не выравнивается. При этом поставщики и потребители продукции корпорации несут на себе основную тяжесть кризисов, поскольку организованы они хуже, чем сама корпорация.
Однако по мере совершенствования рынка поставщики и потребители продукции данной корпорации сами превращаются в корпорации, и созданные для более простых условий пути преодоления кризисов перестают работать: сокращение выпуска и понижение цен одним производителем влечет за собой аналогичные шаги других производителей, пока вся система не идет вразнос, что произошло во время Великой депрессии 20-х – 30-х годов прошлого века.
Ответом на Великую депрессию, попыткой предотвратить ее повторение, стало усиление в американской экономике роли государства как института более совершенного, чем корпорация, обладающего, казалось бы, безграничной способностью усиления предсказуемости рынка путем манипулирования кредитно-финансовыми рычагами. Проблема только в том, что когда все промышленно развитые государства обзаводятся подобными рычагами управления, то в мировой экономике в целом возникает риск взаимного нивелирования регуляционных мер, предпринимаемых отдельными участниками и, соответственно, возрастания в очередной раз непредсказуемости среды.
Е.А.: Правда, потенциал катастрофы в экономике, наверное, не столь силен, как, скажем, в случае инфекционных заболеваний, поскольку экономическая сфера на современном этапе достаточно обособлена – она не предполагает такого же взаимодействия человека с другими системами, как медицина…
У.М.: Да, динамического равновесия в одной системе добиться, видимо, легче, чем при взаимовлиянии разных систем.
Е.А.: Профессор Макнил, идея прогресса вам не чужда, но как вы увязываете ее с концепцией сохранения катастрофы?
У.М.: Прогресс в истории человечества неоспорим. Для меня жизнь на земле не сводится к одним лишь катастрофам: они лишь тормозят наше развитие, причиняют нам страдания и материальный урон, но не останавливают развития. К тому же, как я уже сказал, мы уменьшили частоту катаклизмов.
Е.А.: И усовершенствовали механизмы ликвидации их последствий. Скорость восстановления хозяйства в Европе и Японии после Второй мировой войны была поразительной.
У.М.: Жизнь современного человека на Западе весьма комфортабельна и протекает в условиях достаточно стабильных. А ведь еще совсем недавно половина детей на свете умирала от болезней до достижения пятилетнего возраста. Конечно, человечество далеко не решило проблему болезней, так как долгожительство само по себе порождает в массовом порядке недуги, прежде малоизвестные.
Американцы в последнее время стали жутко нетерпеливыми: они убеждены, что все проблемы должны предвидеться государством или частным сектором и пресекаться в зародыше, либо, на худой конец, быстро решаться. Я бы посоветовал соотечественникам помнить, что в жизни не все можно проконтролировать – вселенная огромна, катастрофы неизбежны, что случаются ошибки, что интеллект человека и организационные возможности общества ограничены, но что, несмотря на все это, мы добились впечатляющих успехов.
