Эту идею нью-йоркский кинокритик Годфри Чешир (Godfrey Cheshire) вынашивал много лет. И вот проект реализовался: в Центре независимого кино (IFC Center) на Шестой авеню в Манхэттене 10 января открывается первый Фестиваль иранских фильмов (IrFFNY). Он продлится до 15 января.
Вместе с Чеширом его соорганизатором стал иранский дистрибьютор Армин Милади (Armin Miladi). В программе десять игровых картин, включая каннскую сенсацию Джафара Панахи «Три лица» (3 Faces), показанные ранее на Берлинале сатирическую комедию «Свинья» (Pig) и мелодраму «Хенди и Хормоз» (Hendi & Hormoz), а также три короткометражки и специальный показ документальных лент Джамшида Акрами об иранском кино. Фестиваль закроется североамериканской премьерой экшн-ленты «Овца» (Sheeple) о криминальных бандах с участием восходящей звезды иранского кино Навида Мохаммадзадеха.
На открытии будет показан новый фильм Бахмана Фарманары «Сказ о море» (Tale of the Sea), после чего режиссер ответит на вопросы зрителей. Это история писателя-затворника (его играет сам режиссер), которого одолевают недуги и горестные воспоминания о страшном событии, после которого он провел три года в психиатрической лечебнице. Теперь он живет в доме на берегу моря вместе с женой. «Голливуд рипортер» назвал картину «впечатляющей элегией завершения артистической эры и салютом целому поколению иранских писателей, художников, музыкантов и кинематографистов, покидающих сцену».
На фестивале будут показаны еще два фильма Фарманары. Комедия-драма «Я хочу танцевать» (I Want to Dance) стала доступной для показа после четырехлетнего запрета властями Ирана. Одинокому писателю совсем не пишется, он очень переживает и вдруг начинает слышать загадочные ритмы в духе персидской танцевальной музыки. Люди думают, что он сошел с ума, и у него возникают многочисленные трагикомические проблемы.
А политическую аллегорию «Высокие тени ветра» (Tall Shadows of the Wind) Фарманара снял в 1978 году, и тогда она стала одним из самых значительных достижений иранской новой волны. И эти два фильма представит зрителям режиссер.
Корреспондент Русской службы «Голоса Америки» побеседовал по телефону с организатором фестиваля с американской стороны Годфри Чеширом.
Олег Сулькин: Годфри, вы рады тому, что ваша идея сработала и фестиваль иранского кино начинается?
Годфри Чешир: Я очень воодушевлен. Одновременно я снимаю документальное кино, что отдает некоторым безумством. И еще есть несколько проектов, которыми я параллельно занимаюсь.
О.С.: Как начинался проект фестиваля? Как вы нашли партнеров в Иране?\
Г.Ч.: Я пишу об иранском кино как кинокритик последние 25 лет. Собственно, меня знают по этим публикациям. Я несколько раз приезжал в Иран в конце 90-х – начале 2000-х, потом возникла долгая пауза. В 2017 году меня пригласили в Иран на «трибьют» Аббаса Киаростами (режиссер и поэт, один из лидеров иранской новой волны, умер в 2016 году. – О.С.). Там я познакомился с Армином Милади, иранским прокатчиком. У него, помимо иранского, есть австралийское гражданство. Он занимается прокатом иранских фильмов в США и Австралии. Девять лет назад он основал фестиваль иранского кино в Австралии, который кочует по шести городам этой страны. Ему понравилась идея сделать такой фестиваль в Нью-Йорке. Проект закрутился, мы с Армином собрали программу, отобрав понравившиеся нам фильмы.
О.С.: Как бы вы охарактеризовали фестивальную программу?
Г.Ч.: Иранское кино пользуется высокой репутацией на мировом фестивальном пространстве и в артхаусном прокате. Эта репутация утвердилась в 90-е годы, когда были выпущены выдающиеся фильмы иранской новой волны. Ей в немалой степени способствовали и два «Оскара», полученные в последние годы фильмами режиссера Асгара Фархади «Развод» и «Коммивояжер». Мы рассчитываем на зрителей, которые знают эти фильмы и имеют представление об иранском кино.
О.С.: Сегодня с политической точки зрения Иран считается администрацией США враждебной страной. Иранские власти отвечают примерно таким же отношением. Ощущали ли вы какое-либо недружелюбие со стороны иранцев?
Г.Ч.: Я считал и считаю неправильным нагнетание враждебности по отношению к Ирану все годы после Исламской революции 1979 года и кризиса с американскими заложниками. Все эти годы ощущалась нехватка конструктивных дипломатических усилий. Для меня кинообмены – это те мосты, которые могут быть наведены для преодоления враждебности и подозрительности. Увы, очень сложно американцу получить визу для въезда в Иран. Соответственно, не менее сложно получить визу приглашенному в США иранцу.
О.С.: Вам это удалось? Будут ли на фестивале гости из Ирана?
Г.Ч.: Нашим почетным гостем будет замечательный режиссер Бахман Фарманара (Bahman Farmanara). Впрочем, у него есть и канадский паспорт. Мы пытаемся преодолевать сложности по мере сил и стараний. Это стоит того.
О.С.: Какие критерии отбора фильмов вы установили?
Г.Ч.: Программу можно условно разделить на две группы. Первая предлагает картины режиссеров, уже имеющих мировую известность. Это, скажем, ленты Джафара Панахи «Три лица» и два новых фильма Бахмана Фарманары «Сказ о море» и «Я хочу танцевать». Мы покажем два документальных фильма об Аббасе Киаростами, а также его последний короткометражный фильм. Вторая группа фильмов – это работы молодых режиссеров, пока неизвестных широкой публике. Им удается преодолевать запреты и ограничения и снимать интересное кино. Я очень рад, что мы можем показать эти фильмы, которые, на мой взгляд, подтверждают высокий уровень современного иранского кино.
О.С.: Какова ситуация с Джафаром Панахи? Ранее сообщалось, что ему иранскими властями запрещено снимать кино.
Г.Ч.: Да, на него наложен такой запрет на двадцать лет. Но он каким-то невероятным образом умудряется обходить этот запрет и продолжать творческую деятельность. Объяснить это сложно. Возможно, иранские власти не хотят отправлять его в тюрьму, потому что это вызовет огромную негативную реакцию в мире. Но вот никакие приглашения Панахи не работают. Ему запрещено выезжать из страны. Вот и в Канны его не пустили на премьеру «Трех лиц».
О.С.: Насколько строга цензура в Иране?
Г.Ч.: Все киносценарии перед запуском в производство должны получить одобрение официальных инстанций.
О.С.: Мне это напоминает цензурную систему, действовавшую в Советском Союзе. Там все сценарии проходили строгую проверку. А сценаристы и режиссеры часто использовали эзопов язык, чтобы обмануть бдительных чиновников и донести свои взгляды до зрителя.
Г.Ч.: Да, это очень напоминает нынешнюю иранскую ситуацию. Всякими уловками и хитростями, назовем их «танцем», режиссеры обходят цензурные ограничения. Поразительно, насколько они изобретательны в этом, в использовании символов и метафор. Вы видели фильм «Свинья»?
О.С.: Да, на Берлинале, в прошлом году.
Г.Ч.: Его поставил мой давний друг Мани Хагиги. Он мне рассказывал в Тегеране, как цензоры, прочитав сценарий «Свиньи», потребовали изъять 30 страниц. Он спорил с ними до хрипоты много дней, упрямо стоял на своем, и в результате отделался незначительными сокращениями.
О.С.: В одном из фильмов, «Хенди и Хормоз» режиссера Аббаса Амини, рассказывается история совсем юных жениха и невесты, которых родители заставляют вступить в брак. В фильме нет ни намека на интимные отношения героев, даже поцелуев и объятьев нет. Это результат нравственной цензуры?
Г.Ч.: Безусловно. Есть четкий перечень того, что нельзя показывать на экране. Скажем, обниматься и целоваться в фильме исполнители ролей могут лишь в том случае, если они муж и жена в реальной жизни. Но постепенно появляются все больше и больше фильмов, где эти запреты нарушаются.
О.С.: В сатирической картине «Хитрец» (Marmouz) режиссера Камаля Табризи затрагиваются острые темы – терроризм, антиамериканизм, применение пыток при допросе. Вас не удивило, что это фильм разрешили к показу?
Г.Ч.: Думаю, сыграла свою роль репутация режиссера, который снимал фильмы о войне с Ираком. Ему, видимо, разрешено больше, чем другим. Там даже есть намек на шаха и его семью. Но вообще-то это фильм о политике правого толка, который озвучивает левые лозунги, только чтобы выиграть выборы. Амбиции и честолюбие оказываются для него важнее принципов.
О.С.: В фильме «Хитрец» мы видим наглядную антиамериканскую пропаганду в виде плакатов, осуждающих Дональда Трампа, а заодно и Скарлетт Йоханнсон. Такую политическую направленность в кино, видимо, власти Ирана поддерживают.
Г.Ч.: Да, конечно. Но, думаю, зрители в Иране это все воспринимают иронически. Потому что антиамериканизм присущ властям Ирана, а не обычным людям.
О.С.: Вам довелось общаться с иранцами? Что они говорили вам?
Г.Ч.: Ситуация в Иране чем-то напоминает ситуацию в США. Примерно треть населения – образованные, либеральные городские жители. Еще треть – сельское население, у которого образование ниже и взгляды намного консервативнее. И, наконец, последняя треть балансирует по взглядам между первыми двумя. Собственно, от нее и зависят результаты выборов. Я общался, в основном, с художественной интеллигенцией. Эти люди глубоко образованы, рафинированы и космополитичны, они знают об американской культуре и истории гораздо больше, чем мы знаем об их культуре и истории. С ними очень интересно беседовать. Но и представители других социальных групп, с кем мне довелось общаться в Иране, необычайно дружелюбны по отношению к Америке и американцам. Я говорил с другими американцами, которые посещали Иран, и они тоже на это обратили внимание.
